О войне вспоминает Мария Глинская из Шалашей
Несмотря на возраст, бывшая узница хорошо помнит военное лихолетье.
В Шалашах, что в паре километров от Тумилович, жителей осталось шесть человек. Старейшина деревни Мария Глинская, еще подвижная, с хорошей памятью женщина, разменяла десятый десяток. Шутит, что закаленному военному поколению 92 года – это не возраст. В то страшное время семья девочки, кажется, претерпела все горе, которое может принести война.
Деревню немцы сожгли, так как посчитали, что слишком много мужчин из нее стали партизанами. Народным мстителем стал и родной брат Марии. Позже он был ранен, лечился долго в больнице, но через три года после войны умер. Отца вообще немцы убили. Было это в блокаду. Его, больного, вместе с другими вывезли в Докшицы и расстреляли у глубокой ямы на окраине города. После освобождения мама ходила туда, когда услышала, что ямы раскопали и люди ищут своих родных. Да никто никого не нашел, слишком много времени прошло после расстрела.
А Маню в ту блокаду 1943 года схватили вместе с другими сельчанами немцы в лесу, когда отошла от своих собрать клюквы: очень есть хотелось. Не убили – погнали в Парафьяново, на станцию. Там погрузили в товарняки. Четырнадцатилетняя девочка, выросшая в небольшой деревушке и нигде до сих пор не бывавшая, очень боялась незнакомых людей. Прижалась к какому-то мужчине из соседнего Староселья и решила все время его держаться. Этот страх сыграл с ней в будущем насмешку. Уже в Польше, когда узников выпустили из вагонов, подошла к конвоиру женщина, что-то ему стала говорить и при этом посмотрела на Маню. А потом ей произнесло по-польски, что хочет забрать девочку за няньку к своему младенцу. Манечке, которая хорошо понимала польский язык, ведь жила же в Западной Беларуси, побежать бы к той женщине, а она ухватилась за земляка-старосельца и тряслась, чтобы не оторвали. Он, кстати, сбежал потом на одной из стоянок поезда. А Маня вместе с другими через некоторое время стала рабочей завода Бинерфель в Ганновере. Правда, она работала не в цеху, а была уборщицей в канцелярии. Но голодала вместе с другими. Вся жизнь там было подчинена ожиданию трех часов дня. Именно в это время давали еду: один раз в сутки литр баланды, где плавало по куску брюквы, картошки, могла попасться плевка конины. В краюшке хлеба муки было настолько мало, что он был как камень. Ночью не могла уснуть от голода, снился свежий, ароматный хлеб, и ничего больше не хотела в мире, как только наесться его от пуза.
До этого счастливого дня еще было очень далеко, а ближайшей огромной радостью стала победа, известие о которой принесли американские солдаты.
– Мы насобирали цветов, чтобы встретить их, – вспоминает Мария Яковлевна. – А когда увидели, немного растерялись, даже испугались: серьезные, черные. Слишком много негров было среди них, а мы же их раньше не видели. Тогда уже немного осмелели, начали здороваться. Наши солдаты, которые позже прибыли за нами, показались настоящими красавцами. Молодые, почти все при орденах и медалях, форма на них сидела как влитая. Загрузили в машины, увезли к Одеру, а там на пароход пересадили. До Беларуси добирались целый месяц.
Пришла домой, а жить негде. С мамой и меньшей сестрой сами валили лес, вывозили его. Мужчин, которые были в деревне, попросили только поставить сруб и накрыть крышу. Сегодня и сама удивляется, как могли женщины управляться с пилой, топором, рубанком. Да горе все научит делать. В тот дом, поставленный после войны, приняла и мужа, с которым прожили всю жизнь. Один сынок погиб давно в аварии, еще и семьей не успел обзавестись, а второй живет в Нестеровщине. Он и невестка сейчас первые бабушкины помощники: моют, убирают, привозят продукты, а то и еды наготовят. Быть не одной в старости – очень важно для той, что пережила и тяжелую работу, и неволю, и потерю родных. Здоровья вам, Мария Яковлевна!
Тамара Ольшевская.
Фото Вячеслава Червинского.
